Осень не кончалась. Настасью разбудил звук тяжелых капель, дробью забарабанивших по подоконнику – окно так и не закрыла с вечера, наверняка в доме полно кровососов, а теперь ещё и воды налило. Проклиная свою забывчивость, захлопнула оконную створку и неохотно вылезла из-под теплого стёганого одеяла. Села, сгорбившись, уронила лицо в натруженные ладони. Становилось всё труднее просыпаться и волоком тащить себя в новый день. С печки послышался едва различимый стон. Настасья вскинулась:
– Мам, что? Опять болит?
Мгновение спустя она уже стояла у печи, напряжённо вглядываясь в ворох покрывал, под которым с трудом различались очертания женской фигуры.
– Да ничего, я полежу пока. Ты поспи ещё.
Вздохнув, Настасья поправила одеяла, и, неслышно ступая по деревянному полу, пошла к умывальнику. Струйка холодной воды брызнула и тут же иссякла, значит, придётся ещё и к колодцу тащиться под дождём. Наскоро вытерев руки, она накинула кацавейку и, прикрывая голову, побежала в хлев.
Её любимица – однорогая коза Васька уже ждала, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Настасья призадумалась, рассматривая аккуратно расставленные у стены подойники. Вычищенный до блеска медный – для матери. Несмотря на все усилия, ей становится всё хуже, значит, нужно хотя бы два стакана. Стакан – Петрику, он тоже какой-то бледный в последнее время. И ещё один – для Аграфены. Настасья нахмурила брови – у сильной, молодой ещё соседки, легко родившей и выкормившей четверых детей, неожиданно разыгрался мастит. Немного подумав, она взяла небольшой подойник из чёрной бузины, собственноручно вырезанный и заговорённый на растущую луну. Аграфена, работавшая в поле наравне с мужиками, там же рожавшая своих таких же здоровых и крепких отпрысков, уже второй день отлёживалась дома.
Протерев суконной тряпочкой Васькино вымя, Настасья затянула низкий, ритмичный речитатив, поддерживаемый звоном струй молока по меди. Минут через двадцать оба подойника наполнились густым, чуть отсвечивающим голубым в полумраке хлева молоком. Настасья смахнула со лба взмокшие от пота волосы, перелила молоко в кувшины и побежала в дом, прикрываясь от дождя. Теперь – за водой. Подхватив два ведра, снова выбежала в утреннюю хмарь,сеявшую мелкой моросью.
У колодца она замешкалась – вспомнился недавний сон, где бабка – знаменитая на всю округу ведунья, вылезала из этого самого колодца и свистящим шёпотом шипела на нее маленькую, окаменевшую от страха: «Ты что творишь? Что творишь?» Бабка пропала – ушла в лес за травами и не вернулась, когда Настасье ещё и трёх не было, поэтому она даже не помнила, как та выглядит, но от этого сон тревожил ещё сильнее. Почувствовав холодные струйки дождя за воротом кацавейки, Настасья сбросила оцепенение, решительно заглянула в колодец и тут же вскрикнула, уронив ведро. Оно ухнуло вниз, с громким плеском разбив отражение самой Настасьи и чьего-то лица прямо над её левым плечом.
– Прости, не хотел напугать, – над ней, растянувшейся в мелкой луже, стоял незнакомец и уже протягивал руку. Которую Настасья, конечно, оттолкнула и, рассерженно пыхтя, встала сама. Попыталась оправить облепившую ноги мокрую юбку, заодно бросив в сторону мужчины уничтожающий взгляд.
Впрочем, он явно не оказал на него должного воздействия – тот лишь пожал плечами и принялся доставать ведро из колодца. Ловко подцепив дужку, он легко вытащил его, не расплескав ни капли. Настасья почти залюбовалась плавностью и точностью его движений. Наполнив второе ведро, странник примирительно сказал:
– Веди, хозяйка, помогу воду до дома донести.
Продрогшая и всё ещё рассерженная Настасья попыталась было возразить, но путник заглянул ей в глаза и как-то очень тепло улыбнулся. Так, что неожиданно для себя она согласилась. Во дворе их встретил уже проснувшийся Петрик, выбежавший навстречу сестре, и тут же замер, увидев позади неё незнакомую фигуру. Мужчина поставил вёдра на крыльцо и протянул руку мальчику: «Реттер». Петрик насупился, приняв важный вид и деловито ответил:
– Меня Петром звать. А вы зачем пришли?
– Какие вы все неприветливые тут, однако, – мужчина рассмеялся, но резко оборвал смех, услышав из-за оставленной приоткрытой двери за спиной мальчика тихий голос. Мягко, но решительно отодвинув его в сторону, Реттер быстро вошёл в дом и безошибочно направился прямо к печи. Возмущённые таким самоуправством Петрик и Настасья ввалились следом и тут же остановились, как вкопанные.
Мама сидела – сама! Уже около месяца она даже привстать не могла, Настасье приходилось вливать зелье в её рот, придерживая голову. Мамина рука покоилась в ладони Реттера и он успокаивающе гладил её, а мама улыбалась. А вот Реттер совсем не улыбался. Подложив подушку под спину женщины, он недобро зыркнул в сторону Настасьи – так, что по спине пробежал холодок, и быстро подошёл к Петрику. Приподняв бледное лицо за подбородок, заглянул в запавшие, окружённые тёмными тенями глаза. Затем схватил Настасью за локоть и, оттащив немного в сторону от брата, прямо как бабка во сне прошипел:
– Ты что творишь?
Настасья попыталась вытащить руку:
– Что? Отпусти!
Реттер легко отодвинул колотящего его в спину Петрика и вытолкнул девушку за дверь. Подперев её метлой, чтобы не вырвался возмущённый Петрик, окинул двор быстрым взглядом и поволок сопротивляющуюся Настасью к хлеву.
– О чём ты думаешь, девка?
Втолкнув её внутрь, принялся шарить глазами в полумраке, потом быстро пробормотал что-то и подбросил вверх ярко засветившийся шарик. Увидев батарею подойников, бросился к ней, сразу выхватил тот самый, из чёрной бузины и начал торопливо читать что-то прямо над ним. Потом с облегчением выдохнул.
– Мальца так очень скоро угробишь. Соседи не болеют?
– Ну, Аграфена недавно заболела... А до этого Митрофан приходил, спину сорвал. Но у него это часто... И Евсея лихорадило.
Реттер покачал головой:
– Ты до сих пор не понимаешь, да?
Девушка уставилась на него, не отводя глаз. Снова почему-то вспомнилась Аграфена.
– Так, Настасья. Я вижу, ты начала догадываться. И думаю, ты понимаешь, что маму надо отпустить.
– Нет!
– Её время кончилось два месяца назад. С тех пор каждый прожитый ею день – это день, забранный тобой у себя, Петрика или соседей.
Настасья с ужасом отшатнулась, и в голосе мужчины прозвучало сочувствие:
– Ничего, ничего, я, похоже, вовремя заглянул. Но отпустить придётся именно тебе. И она этого хочет. Иди к ней, прямо сейчас. А я разберусь с соседями.
Настасья вдруг поняла, что уже некоторое время слышит во дворе голоса –перепалку Петрика с Евсеем, который, похоже, опять чем-то недоволен. Подтолкнув девушку к дому, Реттер неспешно направился к месту спора.
Когда зарёванная Настасья снова появилась на пороге, Евсей уже ушёл, а Реттер собирал её и Петрика вещи в дорогу.
– Думаю, ты понимаешь, что вам лучше уйти – соседи очень скоро догадаются. А тебе надо учиться, пока ты не натворила дел ещё похлеще, – безапелляционно сказал он.
Настасья кивнула, поймала пробегавшего мимо Петрика и, зарывшись в его спутанные волосы, тихо прошептала: «Прости».