Приоткрытая дверь бункера проступила из непонятно откуда взявшегося тумана, плотным серым облаком окружившего Анну. Сквозь его клочья прорывались резкие, отрывистые хлопки, в которых она не сразу узнала выстрелы. Что-то со свистом прорезало воздух над головой – Анна упала на четвереньки и со всей возможной скоростью рванулась к металлической двери, вцепилась в ручку и, охваченная страхом, с силой потянула её на себя. Дверь неожиданно легко захлопнулась и зажужжала-защёлкала какими-то своими внутренностями, невидимыми в нахлынувшей темноте. В панике она дёрнула ручку раз, другой; навалилась на дверь, тщетно пытаясь снова её открыть.
***
Анна рывком вынырнула из мутной пелены сна в непроглядную тьму реальности. Торопливо пошарила рукой по простыням и с облегчением выдохнула – маленький тёплый свёрток тихонько лежал у стены и, как она теперь отчётливо слышала, слегка посапывал. Интересно, сколько они проспали? Вряд ли очень долго – малыш ещё не искал грудь, а когда тебе всего два дня от роду, и желудок у тебя размером со сливу, есть хочется довольно часто. Впрочем, два дня – это субъективная оценка Анны, основанная исключительно на её внутреннем ощущении времени, а оно, как известно, весьма приблизительно без соответствующего подкрепления извне. Она свернулась калачиком, вобрав в себя всё тепло, исходившее от ребёнка, и оставив за спиной ледяную неизвестность и равнодушие окружающей действительности. Этот мир предал её многократно, начав головокружительно и необратимо меняться ежедневно, да что там – ежечасно, ежеминутно как раз тогда, когда она меньше всего была к этому готова. Анна прижала лоб к холодной стене. С рождением ребёнка – всё ещё не было сил подумать об имени для него – она вдруг чётко осознала, что только теперь мир действительно изменился окончательно, бесповоротно, навсегда.
Впрочем, в отличие от безумных событий, предварявших это последнее изменение, роды, на счастье Анны, лёгкие и относительно быстрые, были вполне предсказуемым и ожидаемым исходом, размещавшимся на пространственно-временной шкале в согласии с логикой и здравым смыслом. По крайней мере, так утверждало её тело, неизменно округлявшееся и прибавлявшее в весе все последние девять месяцев, а затем резко вернувшееся к почти былой форме, исторгнув из себя новую жизнь и целую вселенную, её окружавшую.
Кажется, примерно за день до родов – теперь всё немного более, чем относительно – она, наконец, попала в это место и не смогла даже порадоваться подаренной ей безопасности, настолько вымотала её карусель не поддающихся никакой логике скачков, переходов и головокружительных сальто мортале в пространстве-времени.
Щелчок.
В комнате негромко вещает телевизор. Анна греет круглый, задорно выпирающий вперёд живот в лучах нежаркого февральского солнца, в кои-то веки заглянувшего в окошко её стандартной панельной двушки. Прозвучавшие только что новости ускользают от её понимания, не укладываются в наполнившейся вдруг гулкой пустотой голове; мелькающие на экране кадры с танками, ракетами и военной символикой кажутся нарезкой из компьютерной игры. Откуда-то из глубины её сознания накатывает волна ужаса и безысходности – это конец всего! Снаружи нарастает рёв и бледный зимний полдень с раскатистым сухим треском проваливается в ослепительный свет.
Щелчок.
Пушистые метёлочки зелёных соцветий щекочут лоб и щёки. Запах тёплой земли и примятой травы проникает в нос, разливается сладкой истомой по всему телу. Прямо над Анной парит воздушный змей, похожий на ракету Циолковского из недавно опубликованного «Альбома космических путешествий», который Анна только что подложила под свою занывшую поясницу – сказывался девятый месяц беременности. Она прикрыла глаза – кажется, только на секунду, но, снова открыв, понимает, что свет куда-то пропал. Закрывая собой почти всё небо, наверху с черепашьей грацией парит свинцового цвета дирижабль. Как в цейтраферной съёмке, медленно открывается люк на днище и – тут тайм-лапс резко закончился - вниз споро сыпятся продолговатые, жуткие в своей простоте бомбы. Анну накрывает животный ужас, а мир исчезает в оглушительном грохоте.
Щелчок.
Анна сидит за низким столиком у огромного окна с видом на космопорт. Он уже давно не используется по назначению и устремлённые в небо шпили межзвёздных кораблей никогда больше не прошьют тонкий слой местной атмосферы на пути в космос. Анна вытягивает ноги и устраивается поудобнее в кресле, чутко реагирующем на каждое её движение. Она бы с удовольствием выпила ещё одну Кровавую Мэри, но бармен, явно колебавшийся по поводу того, стоит ли смешивать ей первую, до сих пор с осуждением косился в её сторону. Анна его вполне понимала: минут десять назад она и сама себя осудила бы – хлестать водку на таком сроке!
Однако, после лаконичного входящего сообщения на служебный интерком многие само собой разумеющиеся в обычных обстоятельствах вещи потеряли всякий смысл. Бармен об этом пока не знал и – боже, насколько же блаженны несведущие! – продолжал жить и мыслить по законам мирного времени. Осознав, что вновь и вновь обшаривает небо тревожным взглядом, она с усилием отвернулась от панорамного окна – чёрт бы побрал эту погоню за видами! – и краем глаза поймала появившийся на периферии зрения кроваво-красный сгусток пламени, стремительно надвигающийся, пожирающий пространство вокруг себя, словно разверзшаяся преисподняя. Время почему-то загустело, стало тягучим, как гречишный мёд с родной планеты Анны. Взгляд выхватывает фрагменты реальности – багровое небо, зависшие в воздухе разнокалиберные осколки стекла, искажённое то ли испугом, то ли крайним удивлением лицо бармена... и её собственный, вдруг взбунтовавшийся огромный живот. Откуда-то из самой её (или не только её?) сути поднимается пока не вполне осознанный, но очень решительный протест. «НЕТ» - то ли слышит, то ли произносит Анна безапелляционно и её будто подхватывает тёплая, милосердная тьма.
Щелчок.