— Т-р-р-р-, т-р-р-р, — заливисто разносилось по деревне. Митька нашел камень почти со свою детскую ладошку и катал по пыли возле завалинки, представляя его настоящим железным конем. Как хорошо, когда умеешь говорить р-р-р.
Р-р-река, р-р- радуга, Дмитр-р-рий, Гр-р-ригор-р-рий... Тут он на миг утих.
Имя Григорий часто произносили в доме, только вот кого им называют Митька не знал.
Вернее знал, мама говорила, что это его папка... Но никогда не видел.
Интересно, какой он? То, что похож на него — на Димку, как-то не верится, мама, наверное, путает, не может дядя быть как мальчик. Наверное, он бородатый как дед Игнат или с большущим шрамом как Витькин папка.
Мысли сразу перескочили на босоногого друга — Витьке-то теперь хорошо, ему и саблю, и коня, и даже танк папка из дерева вырезал.
Митька еще несколько раз прокатил свой камушек, но язык перестал слушаться, и теперь вместо раскатистого тр-р-р-р получалось глухое тл-л-л, как у квашни на печке.
Мальчик рассердился и на язык, и на камень, и на Витьку, и на папку, который так и не вернулся с войны, хотя она уже ровно год как закончилась.
Он с размаху бросил камень в угол дома, отчего тот горестно ухнул в ответ.
Митька залез на лавку и нахохлился словно воробей.
— Мир дому вашему! — сказал непонятно откуда взявшийся солдат и сел рядом, прислонив костыли к завалинке.
— Здласте, — сквозь зубы процедил мальчик.
— Обидел кто? — спросил мужчина, и достал маленький серый мешочек.
Митька догадался, что там табак, — мама шила такие и посылала на фронт, объясняя, что даже лоскуток ткани из дома сил придает. Посмотрит на него солдат и вспомнит зачем под пули идет, кого защищает, кто его ждет.
—Ага, — ответил Митька уже добрее, поглощенный тем, как ловко огрубевшие пальцы насыпают зеленую крошку на квадратик из газеты и заворачивают его.
— Так кто обидел-то? — улыбнулся незнакомый солдат, мусоля кончик цигарки и что-то ища в карманах.
— Папка, — опустил голову Митька, чтобы мужчина не увидел предательски набежавшую слезу.
Солдат похлопал его по плечу:
— Папка так просто не обидит.
— А вот и обидит! — зло закричал Митька и взглянул в уставшее, морщинистое лицо мужчины. Что-то смутно знакомое увидел он в нем — злость тут же пропала, и Митька поспешил отвернуться.
— Огоньку бы, — вздохнул солдат. — Взрослые кто дома есть?
— Вон, мама идет, — показал Митька на тропинку, ведущую из-за пригорка. По ней медленно поднималась женщина, удерживая на коромысле тяжелые ведра. Они покачивались в такт, изредка роняя на пыльную дорожку крупные капли.
Солдат сначала пристально смотрел, потом выплюнул так и незаженную сигаретку, встал.
Мамины ведра стали покачиваться все сильнее, оставляя за ней мокрую дорожку. Потом ещё сильнее и сильнее, так и норовя упасть с коромысла.
Солдат подхватил костыли и двинулся ей навстречу.
Мама вдруг скинула свою ношу, студеная вода окатила ее с ног до головы, а пустые ведра гулко покатились вниз под пригорок. Но она не обратила на это внимания. Она побежала.
— Григорий! Гришенька! — бросилась она на шею солдату и заплакала.
Митька сразу понял в чем дело:
— Победа! Ур-р-р-р-а-а-а!